Мандарины, разложенные в вазы, свечи повсюду, суета, ажиотаж, поиски, огоньки… оливье, последние игрушки на ёлку, чуть заметный запах ели и шишек…1 января – «по улице моей который год…». «За эту ночь мы прожили целую жизнь…». Шкурки от мандаринов, допитое шампанское, ожидание поздних гостей, время, летящее со скоростью света, полудрёма: только запахи, звуки, звонки, смех и радость, что наступил. Праздник продолжается.
В первые праздничные дни января нам показывали «Старомодную комедию…». Да и на самом деле – вышедший из моды стародавний фильм о том, как уже не чувствуют, о том, что научились скрывать в себе, убивать и перерождаться. Наблюдение украдкой за тихой жизнью двух человек, которые тогда умели любить…Что же это: крушение идеалов, таяние айсберга, крушение льдов, надлом циничной души, когда внутренне пробуждаешься отчаянно и уже не хочешь сказать: «Не возвращайтесь к былым возлюбленным…» – и непреодолимые слёзы в конце. Нашим заброшенным, загаженным перерождённым душам (у тех, кто помнит, что она есть), спустя почти тридцать лет со времён его создателя, подобные фильмы – откровение от Арбузова. Замешательство и возрождение чувств, в памяти борьба о виденном в давнем спектакле БДТ (В. Стржельчик), восторг и предпочтение. Всё то, о чём можно едва подумать, онемев увидя облик человека, претендующего на вечность.
Владимирский, 12. По снегу через площадь, вдоль церковной ограды, два небольших перекрёстка, дверь, знакомое фойе – тепло. Театр им. Ленсовета: "Ромео и Джульетта", "Таня", "Преступление и наказание", "Интервью в Буэнос-Айресе". Старая афиша – знакомые названия, знакомые ощущения времён взрослого детства, когда ещё не все названия разрешалось раскрыть, расшифровать, но, когда казалось, что многое за плечами усвоено и понято, а теперь пришла молодёжь в этот театр, и остаётся только буквы переставлять, глядя на афишу. Давняя досада – как знак переломных лет детства маленького любителя театра.
В нынешнем сезоне театру исполнилось 75 лет. Театр уже дважды сменил облик. Легкомысленный зритель давно поменял свои интересы, давно замолк о своих требованиях, театр – давно сменил гнев на милость в выборе репертуара: шутлив и баловлив, серьёзен и радостен, смешон и трагичен. Амплуа выросших учеников, капризы новых артистов – всё давным-давно поменялось, утихомирилось, устаканилось, приобрело рамки, вошло в систему. Страсти улеглись. Новые – мелочные и важно серьёзные.
Быстро. Едва обнаружишь, вспоминая свои детские чувства и лепетные суждения, количество лет, мнений, людей, облик своего отношения сейчас к этому радостному жёлтому всегда Новому (Открытому) театру…
Так на наших экранах 1 января возник Игорь Петрович Владимиров. Мы отмечаем 90 лет со дня его рождения.
Всматриваюсь в лица знакомых артистов (кажущаяся снисходительность оправдывает собственную безграмотность): они возмужали и почти затерялись в порывах бурной молодежи, некоторая усталость в них. Взгляд на обновлённых его учеников, уже заквашенных и испечённых другими веяниями, сформированных и постаревших в других ролях – это отстранённый взгляд новых зрителей. Отстранённость в рассказах о режиссёре его артистов – выражение почтения и свойства натуры не забывать. В ретроспекции времени фигура режиссёра маленькая, для близко знавших и исследователей – он великий человек.
Медленно и аккуратно к памяти о большом режиссёре вспоминают артисты человека, который жил при них и влиял на них. Будто это их тайна. Режиссёр, сравнимый по манере и масштабу с великими артистами Меркурьевым, с брутальным и мощным талантом Любимова – тот, кого, А. Белинский называет великим русским артистом. Его камерность сегодня – это дистанция, оправданная величиной сделанного и созданного. Медленно и аккуратно раскрывают жизненные перипетии режиссёра те, кто его знал, будто отпускают в мир свою тайну, сдержанную под уздцы, близкие ему люди. Непреодолимое трепетное отношение к супруге, блистательной актрисе Алисе Фрейндлих, добавляет камерности, преданности, благородства и величия памяти о нём тех, кто его знал:
«В двадцать семь лет Фрейндлих получает то, о чем актрисы мечтают (чаще всего безрезультатно) всю жизнь: своего режиссера, для которого она будет и спутницей, и музой».
Игорь Владимиров, действительно, построил Театр Алисы Фрейндлих. Понятие "звезда" от неумеренного потребления сильно потускнело в последнее время и уже почти скукожилось до объема, который вкладывают в него американцы: "звезда — артист, чье участие в проекте поднимает сборы". В советские времена кассовые сборы были не столь важны, как во времена постсоветские. Называя кого-то звездой, прежде всего, имели в виду всенародную любовь к той или иной артистической личности. Не популярность, не известность, но именно любовь. Правда, в те годы любовь к артисту еще не разошлась с популярностью, как это случилось в веке XXI, когда появилась плеяда артистов, которых знают, но не любят. Само словосочетание "любимый актер/актриса" практически выпало из обихода за неимением денотата. Алиса Фрейндлих стала любимой актрисой своего города практически сразу.
У театралов было традицией специально приезжать в Ленинград "на новую роль Фрейндлих". Просто турист знал, что в Ленинграде надо посетить Эрмитаж, увидеть подъем мостов и отправиться в театр Ленсовета «посмотреть Фрейндлих». Причем, любопытно, что шли не на какой-то определенный спектакль, какую-то определенную роль И она не обманывала своего зрителя, в качестве бонуса показывая не только актрису Фрейндлих, но и влюбленную, талантливую Таню, которая, по наблюдению Юрия Смирнова-Несвицкого, — "даже тарелку с супом ставит на стол с затейливыми музыкальными движениями, чуть наклонившись в талии, подражая каким-то пажам, склоняющимся в глубоких и элегантных поклонах. А поварешку берет в руки так, будто перед ней не поварешка, а одно из семи чудес света". Опустошенную, испитую Селию Пичем: "Сидит, винтом переплетя ноги, подперев подбородок и опустив веки… Польскую певицу Гелену, напевающую песенку "Золотой перстенек" так, что "Невозможно без волнения смотреть на это хрупкое существо, состоящее из боли, мужества, таланта и остроумия» (Борис Львов-Анохин). Малыша в коротких штанишках, так радостно нашедшего своего Карлсона: "У него задорная физиономия с неизменным вопросом и удивлением в круглых, лучистых глазах, великолепное, чисто детское доверие к людям" (Анна Образцова). Огненно-рыжего сорванца Катарину, целящуюся из рогатки в Петруччио ("Укрощение строптивой"). Инспектора по работе с несовершеннолетними Филаретову из "Спешите делать добро" Михаила Рощина ("Прекрасная Фрейндлих вдруг что-то такое с собой сделала и абсолютно правдиво явилась на сцену сутуловатой, с напряжением во всей осанке, с нарочито жесткой, деловой поступью. Губы ярко накрашены, глаза кажутся маленькими и даже, скажем так, бесперспективными, они утыкаются лишь в близстоящий предмет. Костюм из ядовито-синего кримплена, ослепительно черные сапоги-чулки, крупные серьги" — Марианна Строева).
Алиса Фрейндлих часто повторяет, что 70-е годы в Театре имени Ленсовета были лучшими годами ее жизни ("Все сбалансировалось: житейская зрелость и профессиональный опыт, силы и максимальный энергетический пик"...) За 22 года Алиса Фрейндлих сыграла 22 роли. Став примой и неся на себе репертуар театра, она потеряла право болеть, хандрить, капризничать, пропускать репетиции. Снова и снова она должна была доказывать, что она — лучшая, во всех осваиваемых режиссерами жанрах. И в бытовых пьесах. И в "эксцентрической комедии с оперой, балетом и интермедиями". И в "комедии, почти водевиле, с песнями, куплетами, танцами и, разумеется, счастливым концом". И в трагедиях. И в классической комедии. И в публицистических постановках. Потом, объясняя свое решение уйти из театра, Фрейндлих отвергла причины чисто бытовые: "расстались мы с Владимировым за 5 лет до того, как я ушла из театра, даже за 6. Когда расходились, вроде бы договорились, что это никак не должно отразиться на творчестве.
Но это отразилось: разреженный воздух все-таки неизбежно существовал, как мы ни подавляли это в себе, какие бы усилия ни делали. Но была еще причина — это ощущение какого-то творческого топтания на месте". Думаю, что "охлаждение" отношений актрисы с ее режиссером было одной, но никак не главной, причиной столь резкой, нелогичной, непоправимой смены жизни. И годы спустя после ухода Фрейндлих из Театра Ленсовета там вывешивались все рецензии на ее спектакли. А Владимиров вздыхал, что ее уход как пересадка дерева со двора, где оно росло: и двор оголяется, и дерево плохо приживается на новой почве.
У режиссера каждая сильная актерская индивидуальность — вызов и требование обновления, случай с Фрейндлих осложнялся еще и тем, что актриса пришла в БДТ в момент, когда не только актрисе требовался "новый импульс", но этого импульса от Товстоногова требовала жизнь. И он, великолепный мастер, всегда чутко слышащий шум времени, — ответить на этот новый вызов уже не мог.
– Владимиров – мой учитель. Человек огромного темперамента, высочайшего артистизма, невероятной энергетики, настоящий двигатель! Театр Ленсовета все время шел вперед, – рассказывает актёр Сергей Мигицко. – Владимиров был самым благодарным зрителем. Особенно если ты воплощал на сцене его фантазии, то, что он просил, – тогда он просто сходил с ума! Плакал, хохотал, вертел своей огромной головой с этой гривой седых волос, превращаясь из мэтра в абсолютного ребенка, сидящего в песочнице. Если же ему не нравилось, он сидел мрачнее тучи... Мы играли на Владимирова! Потому что он очень точно держал атмосферу зала.
Игорь Петрович был настоящим хозяином театра, его мотором. Он мог серьезно наказать артиста, а мог и щедро наградить. При всем своем очень непростом характере мог достойно оценить вклад в дело театра. Он приводил сюда много людей, был человеком влюбчивым, но и быстро разочаровывался, остывал, если артист на репетициях не подхватывал его идеи. С ним было интересно репетировать, нужно было очень сильно любить Владимирова, слушать и стараться понять. Кто не понимал, тот не вписывался в ансамбль, выпадал из него, уходил.
Исконное чувство маленького зрителя, по слухам и по сердцу поверившему в великую жизнь режиссёра, примешивается, под спудом некоторого знания, тёплая тайна причастности человека, когда-то заставшего всего несколько последних лет.
Следуя интуитивному счастью поклонников, подчёркиваю скромность, что придаёт передаче те свойства, за которые мы хвалим – почтение артистов и старых поклонников, но замечаю чрезмерную скупость информации – ложная узкая известность хороша лишь для облика величия знаменитого режиссёра. «Архивность» и «актуальность» – понятия, определяющие границы, в которых балансируют радикальные мнения о мере славы всякого талантливого человека. Ещё и они заставляют снова предостеречь от «архивности», верным путём влекущей к истинному классицизму, ошибочным – к полному забвению, обусловленному перенасыщённым знанием о гении, суевериями, принципами, наветами и т. д.
Может быть, подобные передачи пробуждают специалистов или дразнят раздражённых людей принципа. Большой, загадочно строгий. Последний из могикан, оставшийся в памяти близких и учеников гигант, так много давший театральному миру классик…
Жаль, не хватило юных лет, чтобы узнать все его творения на сцене. Жаль, что не хватает пока ума и возможностей, чтобы осознать в преемственности упрямые свойства окружающих и капризные свойства времени, обрывающих жизни быстрее, чем пресловутую плёнку – критик. Деспот и требовательный режиссёр, семьянин и бурный реформатор, неуёмный человек и всеобъемлющая личность, смешной, серьёзный, трагический…Добрый давно знакомый, Игорь Петрович Владимиров. Жаль, что возможностей для подобных знакомств всё меньше.
Отрывки из статьи взяты с портала "Живой журнал"