Рубрика «Учителя» в нашем журнале началась с «Зоны Зона» и была посвящена одному из лучших ленинградских театральных педагогов. Борис Вульфович Зон, обучавший актерскому мастерству в середине ушедшего века, был, кроме всего прочего, хранителем «лавки древностей» — традиций отечественной театральной культуры, идущих от начала ХХ века. Он держал в своих руках эти культурные нити и, как всякий человек, для которого культура — не пустой звук, но содержание и оправдание жизни, пытался эти самые нити связать с настоящим и будущим, не дать им прерваться, но воплотиться в самом мимолетном, самом эфемерном из искусств, не оставляющем после себя материальных следов, — актерском. Многие его ученики стали легендами современной отечественной сцены.

Ленинградский театральный институт, к счастью, помнит не только «Зону Зона». Память аудиторий хранит и другие педагогические «зоны». Но самое главное — они живут в современном театре. Десять лет назад ушел из жизни Рубен Сергеевич Агамирзян, два года назад — Игорь Петрович Владимиров. Они не оставили после себя стройных педагогических систем, не написали книг. Они оставили нечто большее — своих учеников. Несколько поколений актеров, составляющих сегодня гордость петербургской (и не только) сцены, — их ученики. Они оставили после себя театры, внутрисемейный уклад в которых до сих пор держится в очень большой степени на энергии их личностей. Разумеется, многое меняется в жизни и в искусстве сцены. Кто-то из питомцев покидает родительский дом, ищет себя на ветру других идей, направлений, разнообразных творческих связей… Кто-то продолжает хранить театральный огонь в родном доме, пусть и переменившемся. Все эти актеры и являются, может быть, главной книгой, которую писали их Мастера.

Сегодня мы решили созвать их на страницы журнала — такой «традиционный сбор» — и попросили создать общими усилиями «Портрет Мастера». Вместе со статьями об актерском искусстве их учителей, которые сегодня уже принадлежат истории, эти коллективные ученические «портреты» — попытка воссоздания Школы. Школы актерского мастерства. Самого недолговечного, самого ускользающего и самого человечнейшего из искусств.

Несколько лет назад Игорь Петрович Владимиров покинул театральный петербургский пейзаж. Тихо, без эффектных финальных жестов. Словно незаметно сошел с картины, уступив место грядущему. Отдал свое королевство другим — без войн и потрясений.

Между тем его личное присутствие в петербургском театре до сих пор ощутимо. Как до сих пор ощутимо все, что он сделал за свою долгую жизнь: его дело не нарушено, его театр продолжает жить по внутренним законам большого дома, семьи. Его ученики (в театре им. Ленсовета играет несколько поколений воспитанных им актеров) до сих пор называют его Отцом, хотя их роли и судьбы от него уже никак не зависят…

Он был одним из немногих, кто не просто ставил спектакли и играл роли, — он десятилетиями, усердно и терпеливо, строил Дом, пытался создать театр как прообраз Семьи, выращивая детей, внуков. В этом был практически исчезающий сегодня старомодный идеализм, желание переиграть время, с годами все более не располагавшее к прочности внутрисемейных связей, время, где каждый стал выживать и играть в одиночку.

Его собственные роли на сцене родного театра были сыграны отнюдь не из желания удовлетворить личные актерские амбиции. Он каждый раз выходил вместе со своей труппой на сцену, словно затыкая невидимые бреши, склеивая трещины, пытаясь всех объединить, прикрыть, подстраховать. Можно было бы сказать, что его актерские выходы были продиктованы естественным жестом отеческой заботы, если бы большинство его сценических героев (чеховский Гаев прежде всего) не были сами так похожи на больших детей, потерявшихся на крутых виражах истории. Перед лицом беды они держались всегда насколько мужественно, настолько и восхитительно-беспечно. Сегодня стало очевидным, что это — важнейший урок его Школы, который он передал по наследству многим своим ученикам.

Удивительная беспечность, чуть легкомысленная нота, отличающая спектакли Владимирова, сегодня присутствует в созданиях воспитанных им актеров. В его театре всегда знали, что жизнь немилосердна и жестока, но здесь никогда не желали играть в «жестокие игры» и говорить со сцены надорванным голосом. В его театральном доме бесконечно и нервно «двери хлопали», но он терпеливо продолжал созывать и усаживать своих учеников (и героев спектаклей) за «круглый стол под абажуром» (был в его театре такой спектакль).

Актеры Владимирова до сих пор владеют его «наследственной» беспечностью, легким дыханием, разнообразными формами сценического куража, от эксцентрики до гротеска. Видимо, в свое время он их этому научил, чтобы пристойно выглядели не только когда жизнь улыбается, но — когда все вокруг рушится. Многие из его артистов — вечные «бременские музыканты», неисправимые Принцессы и Трубадуры, Ослы и Собаки… Время идет, жизнь накладывает на их лица драматические тени — но в глубине души они все равно такие, какими он их «породил». Драматических артистов он один из первых в конце 1960 — начале 1970-х заставил танцевать и петь, корчить рожи и строить гримасы, стоять на головах. У его артистов (где бы они ни играли сегодня — на родной сцене театра им. Ленсовета, в Молодежном театре на Фонтанке, театре «На Литейном» или в московском «Ленкоме») — не проходящий с годами, не высушенный жизнью неистребимый азарт игры и веселый, раблезианский сценический аппетит. Они все в той или иной мере клоуны-эксцентрики, в любой момент готовые, кажется, развернуть свой коврик и всех сразить своими трюками!.

В игре его учеников ощущается «родимое пятно» его школы: этой острой на язык лирики, легкой походки и понимания того, что нет такой драмы, которая не готова взорваться эксцентрикой, и нет такой эксцентрики, которую в темных закоулках жизни не подстерегает драма… Нет-нет, а в нынешних спектаклях, где заняты его артисты, послышатся вдруг отголоски его интонаций — это сочиненный им театр продолжает жить и здравствовать в его учениках.

Ольга Скорочкина, «Петербургский театральный журнал», № 26, 2001 г.