Откровенный рассказ дочери Алисы Фрейндлих и Игоря Владимирова о своих знаменитых родителях.
Звонит мне друг-яхтсмен: «Видел ваш бывший катер. Есть предложение покататься по Фонтанке. Спроси у мамы, она, наверное, будет счастлива поплавать на «Лотосе». К моему удивлению, мама равнодушно пожала плечами: «Да нет, спасибо». Позже, уже на своем опыте, я поняла: в прошлое надо заглядывать с осторожностью…
Любовью к речным путешествиям маму заразили в БДТ, куда она перешла из «Ленсовета» после развода с моим отцом Игорем Владимировым. Как-то мама вместе с Вадимом Медведевым и его женой Валентиной Ковель отмечали премьеру на их катере. У этих страстных любителей водных путешествий было три судна. Первое они назвали «Аванс», так как купили его на отложенные с аванса деньги. А последнее — в честь папы Ковель «Павел Петрович». На нем успели отметиться Товстоногов и Лебедев, Копелян, Макарова, Стржельчик и Басилашвили с Юрским и Лавровым.
Словом, после премьеры спектакля мама с Ковель и Медведевым отправились кататься по Неве. Вдруг «Павел Петрович» напоролся на балку и стал тонуть. Путешественники начали вычерпывать воду и, слава богу, спаслись. Но эта прогулка произвела на маму столь сильное впечатление, что она даже купила свой собственный катер у инвалида войны. Как он управлялся с этим плавсредством одной рукой — не представляю. Но продавая маме Lotus, капитан плакал горючими слезами.
Это было трофейное немецкое судно из коллекции Геринга, оно даже упоминалось в специализированных каталогах. Стоило недорого, мама сторговалась по цене «копейки». Катер был скрипучим, обшарпанным снаружи, с мотором от трактора, но зато внутри — обшит красным деревом. Мамин третий муж Юра Соловей привел его в порядок. Новый двигатель разместил на корме, а на носу построил капитанскую рубку и каюту.
Летом мы всей семьей отправились на катере в путешествие. Маме казалось, что это станет счастливейшим приключением в моей жизни. Она долго мне расписывала, как все будет увлекательно: «Мы пересечем Ладогу, будем проходить шлюзы…» И в конце концов уговорила…
Но она ошиблась. Я до сих пор с ужасом вспоминаю ту поездку. Жизнь на воде показалась мне чудовищной. Крошечная каюта, гальюн и кухонька — все время находишься в замкнутом пространстве. Юра был капитаном, я юнгой — одним словом, на подхвате, а мама готовила еду на плиточке. Эта пытка продолжалась три недели. Думаю, им тоже со мной было тяжело. Я постоянно ощущала себя третьим лишним. Мне пятнадцать лет, я тоскую по объекту своей первой любви и злюсь на маму и отчима. Сидела на корме и, глотая слезы, вязала любимому свитер. Перед сном зачеркивала дни в календаре и с тоской смотрела на оставшиеся. А мама с мужем наслаждались природой: ходили в лес, собирали грибы, Юра ловил рыбу и жарил ее на костре. Для них это было раем в шалаше. Только мое вечно надутое лицо портило им настроение. И зачем потащили меня с собой? Плавали бы сами!
После развода с Юрой мама этот катер продала. И вдруг «Лотос» снова выплыл. Звонит мне друг-яхтсмен: «Видел ваш бывший катер. Есть предложение покататься по Фонтанке. Спроси у мамы, она, наверное, будет счастлива снова поплавать на «Лотосе». К моему удивлению, мама равнодушно пожала плечами: «Да нет, спасибо». Позже, уже на своем опыте, я поняла: в прошлое надо заглядывать с осторожностью…
Когда-то мы с мужем построили дом. Я буквально жила на этой стройке, сочиняла где будут детские спальни, придумывала дизайн. Но в нашей любимой долгожданной обители мы прожили всего три года, потом развелись и продали ее. Спустя лет десять мы с сыном проезжали мимо нашего бывшего участка. Вдруг Никита предлагает: «Давай заглянем». Хозяйка любезно согласилась пустить нас. Мы обошли дом вокруг, затем вошли внутрь. И вдруг у меня больно кольнуло в груди, я почувствовала, что зря это сделала. Перед глазами поплыли картинки счастливого прошлого: за столом сидят наши друзья, на лужайке бегают еще маленькие дети, вот мой муж, вот кухня, на которой я готовлю для всех обед. Было ощущение, словно пленка крутится назад и ты на машине времени отправляешься в прошлое. То возвращение оказалось болезненным. Наверняка непростым окажется и это…
Я была поздним, долгожданным ребенком. Маме исполнилось тридцать три года, а папе — почти пятьдесят. Они и встретились достаточно зрелыми людьми. Как-то папу пригласили поставить спектакль в Театре имени Комиссаржевской, там он и увидел маму. А когда Игорь Петрович Владимиров возглавил Театр имени Ленсовета, он тут же переманил в свою труппу любимую артистку Алису Фрейндлих. Сначала у них возник творческий роман, но потом он перерос в серьезные отношения.
О детях не думали, надо было «родить» театр. Папа как его художественный руководитель должен был этого ребенка еще и вынянчить. Мама ему в этом активно помогала. Театр, папа и мама были полноценной семьей. А когда их возможности и желание родить ребенка совпали, тут на свет и появилась я. Кстати, своим появлением помешала маме сняться в фильме Рязанова «Зигзаг удачи». А на сцену она продолжала выходить, пока было незаметно ее положение. Потом перестала. Играть Джульетту с огромным животом как-то неудобно.
На последнем месяце беременности мама, взяв с собой мою будущую бабушку Ксению Федоровну, поехала в Дом творчества в Комарово. Как она говорила, подышать перед родами. У мамы был тяжелый бронхит, она сильно кашляла и в итоге «выкашляла»… меня. Ночью у нее неожиданно начались схватки. Бабушка, услышав стоны: «Ой, по-моему, я рожаю», тут же упала в обморок. Она была сердечницей. Мама на четвереньках доползла до дежурных и вызвала скорую себе и бабушке, и ее увезли в роддом в Зеленогорск — там я и родилась. Позже мои друзья в шутку называли меня лимитой.
Мама рассказывала, как папа с другом устроили под окнами ее палаты представление: он встал на четвереньки и, прыгая по снегу и поднимая ногу, изображал, как любимый пудель передает своей хозяйке Алисе привет.
Спустя месяц мама уже играла, а в антракте в гримерке кормила меня грудью. А вот бабушка увидела младенца только через два месяца, долго лежала в больнице — таким сильным потрясением оказалось для нее появление на свет долгожданной внучки. К моему рождению она приготовила детское приданое: из тончайшего батиста своими руками сшила распашонки и чепчики. Родители вновь окунулись в работу, день и ночь пропадали в театре. И меня оставили на бабушкино попечение. Она во мне души не чаяла.
Театр Ленсовета был общей страстью родителей. На спектакли, поставленные Владимировым, ломилась публика. Желающие купить билеты с вечера сидели на ящиках у соседнего овощного магазина и ждали открытия кассы. Актеры любили папу и уважительно называли его Шефом. Это было счастливейшее время в жизни каждого из них — и мамы в том числе. Но в какой-то момент она стала как бы собственностью отца. Он категорически не разрешал жене сниматься в кино. Даже в картину «Служебный роман» мама попала после долгих переговоров. Папа, как всегда, был против, Эльдар Рязанов приезжал к нам и еле уломал его отпустить Алису на съемки. Потом много месяцев мама практически жила в поезде между Москвой и Ленинградом: съемка — спектакль, съемка — спектакль… Да еще и я.
Когда пытаюсь определить, с какого момента себя помню, всегда теряюсь. Есть фотография, где я, заваленная куклами, сижу на кровати. И неясно, где они, а где я. Куклы с бантами, и я тоже с бантом. Помню, подарили пупса почти с меня ростом. Нравилось играть в маму, моему «ребенку» покупали настоящие фланелевые распашонки, ползунки и чепчики. Я заворачивала его в одеяло, укладывала в коляску и выгуливала во дворе. Все было по правде. На меня даже прохожие с удивлением оглядывались: как такой маленькой девочке доверили младенца?
Все домашние мечтали о девочке — у папы уже был сын Ваня. Имя мне выбрал отец. Мама напридумывала кучу вариантов: Евгения, Александра… Но отец сказал: «Только Варвара!» Так звали его обожаемую бабушку. Очень долго в нашей квартире стоял старый сундук, в котором любовно хранились наряды прабабушки Вари. Сейчас у меня в квартире на манекене висит ее бархатное платье с воротничком начала XX века, его отреставрировала моя подруга. Сохранились и лайковые перчатки — какие же у прабабушки были маленькие тонкие ручки!
Ее я не застала, а вот с папиной мамой Ольгой Константиновной мы жили вместе. Правда, я эту бабушку совсем не помню. Она была не очень здорова, пережила несколько микроинсультов. Как рассказывала мама, ее свекровь всегда сидела в кресле с книжкой. Однажды родители попросили Ольгу Константиновну побыть вечером с внучкой. Когда вернулись, бабушка, рыдая, пожаловалась, что я мешала ей читать, беспрестанно просила поиграть и, не добившись своего, стукнула ее кулаком. Бабушка очень обиделась. Конечно, она меня любила, ведь я — дочь единственного и обожаемого сына. Но все-таки не я, а Ваня — сын папы и Зинаиды Шарко — был ее любимчиком. Ольга Константиновна и ее родная сестра Татьяна его обожали. Когда я родилась, бабушки переживали, что отниму внимание отца у Вани, и изо всех сил старались это компенсировать. Едва внук входил в дом, как они принимались вокруг него хлопотать: зашивали дырку на свитере, сажали за стол и кормили на убой. Им всегда казалось, что Ваня недоедает. Когда провожали его домой, засовывали глубоко в карман деньги — папины алименты — и для верности закалывали большой булавкой.
Естественно, я тогда ничего не понимала во взрослой жизни. Но постепенно у меня скопилась масса вопросов. Почему мой брат не живет с нами? Почему Ваня папу называет папой, а маму Алисой? И почему он носит фамилию Шарко? Только повзрослев, я поняла, как сложна порой жизнь…
Мама Вани — актриса Зинаида Шарко — была второй женой моего отца. О своем скоротечном первом браке он говорил так: «Женился на первой жене случайно. Однажды увидел, как она прыгает на ходу с трамвая, и влюбился».
Как-то в книге Зинаиды Максимовны я прочитала остроумный рассказ об их семейной жизни. Когда она работала в БДТ, часто встречала в Летнем саду своего любимого учителя Бориса Вульфовича Зона. Прогуливаясь, они делились новостями. «Зинуша, слушай, у меня на курсе такая девка учится! — говорил Зон. — Ну конечно, не такая талантливая, как ты, но тоже очень способная и чем-то внешне на тебя похожа. Запомни имя — Фрейндлих Алиса…» Зина запомнила. А вскоре узнала, что не только Зону она приглянулась, но и ее мужу Владимирову.
Они с папой расстались и ни разу в жизни больше не встретились. Конечно, она была сильно обижена на маму. Но спустя многие годы, уже после смерти отца, обиды забылись. Шарко и Фрейндлих даже сыграли вместе в спектакле «Квартет»…
Много, много тайн открывалось мне по мере взросления. Например то, что ношу фамилию неродного дедушки, я тоже не сразу узнала. Папа не любил об этом говорить. Настоящий его отец — офицер Бабицкий — ушел с белой армией за границу. Через несколько лет вернулся на родину, поверив советскому правительству, и попал в тюрьму. А когда вышел оттуда, спился. Папу усыновил и воспитал отчим, горный инженер Петр Николаевич Владимиров. Именно его Игорь Петрович считал своим отцом.
Жили мы на Владимирском проспекте — через три дома от «Ленсовета». Такое вот совпадение — Владимиров живет на Владимирском проспекте рядом со станцией метро «Владимирская» и Владимирской площадью. По большой квартире на втором этаже было удобно кататься на велосипеде, потому что комнаты располагались по кругу. В одной из них установили потрясающую арку, оставшуюся после какого-то спектакля. С ее помощью выгородили папе кабинет. Иногда отец садился за рояль, он неплохо играл, хотя никогда не учился в музыкальной школе. Но это бывало редко. У меня хранится кассета, на которой записано наше с папой совместное выступление: он аккомпанирует, а я, трехлетняя, пою. Репертуар у меня был известный — «Катюша» и «Мы на лодочке катались…».
А еще в нашей квартире можно было играть в прятки. Сестра бабушки Татьяна Константиновна однажды так спряталась, что я не смогла ее найти. Она просто исчезла! Оказывается — легла на «Варварин» сундук и укрылась папиными газетами.
Кстати, газет в доме было очень много. Их не успевали выбрасывать и складывали стопками. У папы даже было прозвище — Человек с газетой. Картина из детства: отец сидит за столом и, просматривая свежий номер, шумно прихлебывает из стакана в серебряном подстаканнике огненный чай, он пил только такой.
Особенно папа любил «Советский спорт». Он обожал баскетбол, в который когда-то сам играл, был ярым болельщиком «Спартака». Так же трепетно относился и к футболу. Они с Ваней часто на папиной «Волге» ездили на стадион болеть за любимую команду. Не пропускали футбольные матчи «Зенита» даже в холодную погоду, и бабушки так закутывали Ваню в шарфы, шапки, свитера, что он был как капуста.
С братом у нас большая разница в возрасте — двенадцать лет. Поэтому мы подружились, только когда я подросла. Однажды он подарил мне пятачок, и я долго носила монету в ладошке. После того как мне исполнилось пять, старшему брату доверили со мной гулять. Между кинотеатром «Родина» и Невским была знаменитая пышечная. Туда Ваня меня и водил. До сих пор обожаю питерские пышки и «ведерный» кофе с молоком.
Я смотрела на Ваню влюбленными глазами — он был большим, высоким, красивым. Таким же, как папа. Помню, как его забирали в армию. Брат пришел в военкомат, а тот закрыт. Тогда папа лично на «Волге» повез сдавать сына. Он считал, что служба благотворно повлияет на него. Поздно ночью нашел квартиру майора, вытащил, бедного, из постели и, тряся перед его носом повесткой, потребовал немедленно принять новобранца в ряды Вооруженных сил. Однажды Ваня прислал мне из Средней Азии, где служил, свою фотографию — в военной форме и с автоматом. Ее можно было показать любому обидчику, мол, приедет — места мокрого от тебя не останется. Я им гордилась, перед всеми подружками хвасталась, какой у меня старший брат. Даже замуж за Ваню собиралась.
У нас с братом было очень похожее детство: мои родители и Зинаида Шарко с мужем Сергеем Юрским сутками пропадали в своих театрах, часто ездили на гастроли. Однажды Ваню за какую-то провинность разбирали на собрании в БДТ, где он после демобилизации работал монтировщиком. Валентина Ковель встала и произнесла в его защиту пламенную речь: «Товарищи, все мы знаем, что в детстве у Вани Шарко не было… детства!» И вопрос был снят с повестки дня.
В два годика меня отдали в детский сад, потому что мама очень переживала за бабушку и боялась, что она со мной надорвется. А Ксения Федоровна рыдала, просила не отнимать у нее внучку — и ей пообещали, что я там буду только по полдня. Она специально для садика сшила мне фартучек с большим карманом спереди. В этом кармашке я носила домой… винегрет. Терпеть его не могла и незаметно смахивала с тарелки прямо в фартук. Детсадовская няня хвалила меня: «Варя, какая ты молодец! Дети, смотрите, как надо быстро есть». Но я ходила туда с удовольствием и даже просилась остаться на ночь.
Мама, словно предчувствуя беду, не зря беспокоилась за бабушку. И хотя мне было всего три года, тот трагический день я запомнила на всю жизнь… Родители, как всегда, ушли на репетицию. Мы сидим за столом на кухне, бабушка кормит меня и вдруг падает со стула на пол. У нее случился инсульт. Если бы кто-то мог вызвать скорую, она, может, еще пожила бы. Но дома никого не было. Бабушка лежала без сознания, я стала плакать, будить ее, принесла игрушки. Мне казалось: она откроет глаза и мы снова будем играть. Как назло, в этот день маму задержали в театре на репетиции. Когда она вошла в квартиру, ее удивила тишина. На кухне она увидела лежащую на полу бабушку, обложенную игрушками, а на ней спала я. Маме показалось, что мы обе умерли. А я просто так наплакалась, что, обессилев, заснула. В ту ночь бабушку увезли в больницу, а через неделю, накануне моего дня рождения двенадцатого марта, она умерла, не приходя в сознание. Ей было всего пятьдесят девять лет…
В ее сумочке мама обнаружила крошки табака, карманы халата были прожжены — из-за болезни сердца бабушке нельзя было курить, вот она и прятала сигареты от домашних. В день похорон закурила и мама…
С тех пор в моей жизни начался новый период. Елене Антоновне, нашей помощнице по хозяйству, на время пришлось стать моей няней. Куда деться-то — ребенка не с кем было оставлять. Но вскоре она отказалась: «Ой, мне это тяжело, я не могу…» И ушла. Тут кто-то родителям порекомендовал в качестве няни молодую, сильную, здоровую девушку «из народа». Ее звали, как и меня, Варварой. Чтобы нас как-то различать, придумали прозвища: я была Варя-маленькая, а она Варя-большая. Моя «Арина Родионовна» готовила, убирала и за мной смотрела. Воспитание было соответствующее: я сидела за столом развалясь, как мужик, ела руками, вытирала рот рукой. Позже маме пришлось буквально выколачивать из меня дурные манеры. Когда Варя-большая приехала к нам жить, то почти ничего не умела: ни готовить, ни убирать. Как-то мама попросила ее сварить бульон. Она очень удивилась: «А че это такое?»
Я к своей няньке невероятно привязалась. Она была для меня большим авторитетом. Когда мне исполнилось шесть, встал вопрос, куда девать ребенка на лето, ведь родители уезжали на гастроли. И няня взяла меня с собой на родину. Мама достала с антресолей шикарный чемодан рыжего цвета, собрала все мои платьица, пальто, брючки, игрушки. Ехали мы в далекую сибирскую деревню в плацкартном вагоне неделю. На обратной дороге ночью кто-то украл наш чемодан. Я осталась в одной пижаме, в которой спала на нижней полке. Мы вышли во время стоянки поезда в Красноярске, в отделении милиции написали заявление о пропаже чемодана. Няня на вокзале купила мне вещи. Когда родители увидели свою дочь, они потеряли дар речи. На мне были надеты огромные женские колготки в рубчик. Прорезав дырки для рук, Варя завязала их на шее резиночкой. А поверх колготок — свитер до колена.
Мы с Варей жили дружно, пока она не стала сильно пить. Отсутствие собственной семьи, детей — видимо, это основная причина. Родители ни о чем не подозревали. Рядом с нашим домом стоял пивной ларек, возле которого мы с няней периодически задерживались, выходя на прогулку. Там я вдоволь наслушалась нецензурных слов. Однажды в выходной отправились с мамой гулять по Невскому. Вдруг подул ветер, с моей головы слетел беретик, и я как закричу на всю улицу: «Ох, твою мать!» Мама оторопела.
Вскоре няня совсем потеряла над собой контроль и перешла на крепкий алкоголь. Выпивая, она становилась агрессивной и срывала на мне свои обиды на жизнь. Однажды Варвара очень сильно меня испугала. Мы с ней были на даче. Вдруг она прижала меня к стенке и сильно тряхнула за плечи. Протрезвев, слезно извинялась. Я прощала и ничего не рассказывала маме. Целый год терпела.
В 1976 году наш дом на Владимирском проспекте поставили на капремонт и родителям дали квартиру на улице Рубинштейна. У Варвары появилась возможность сделать себе прописку, и она устроилась работать дворником, получив жилье.
Мое расставание с няней было драматичным. Несмотря на то что я Варю очень боялась, по-прежнему была к ней сильно привязана. Помню, как она собрала свои вещи, попрощалась и вышла за дверь. Я с криком выскочила на лестничную площадку: «Варечка, милая, не уходи, не бросай меня!»
Позже мама нашла под Вариной кроватью пустые бутылки из-под водки и устроила допрос. Я не выдержала, призналась, что она давно пила.
— Почему же ты ничего не рассказывала?!
— Боялась, что побьет…
Какое-то время я ходила к бывшей няне в гости. Она была одинока, скучала по мне, а я по ней. Но вскоре стала избегать встреч, потому что Варя все больше пила. А та начала отлавливать меня по дороге из школы, сторожить у дома. Я старалась менять маршруты, а потом кто-то из соседей сказал, что она умерла…
На семейном совете решили, что я уже достаточно большая и нет смысла снова кого-то нанимать в няньки. Мне было уже восемь. Кроме того, у меня была взрослая подруга Элла, которая дружила с бабушкой. Она помогала мне с учебой, читала книжки и оставалась со мной, если родители уезжали.
В школу я вставала самостоятельно. Мама никогда не провожала меня, она просыпалась не раньше десяти, и будить ее было нельзя. Периодически мама проверяла мой школьный дневник. Я старательно его подчищала, стирала неуды или вырывала страницы. Расписывалась за маму и показывала учителю, честно глядя в глаза. За ложь мама меня строго наказывала. Самым страшным наказанием было, когда она переставала со мной разговаривать.
Я рано научилась стирать, наводить порядок, готовить и даже «зарабатывать деньги». Мама предложила мне убирать нашу квартиру за символическую плату. Конечно, на карманные расходы ее не хватало, поэтому я регулярно бегала в пункт приема стеклотары сдавать молочные бутылки. Каким счастьем было получить честно заработанные копеечки!
Родители развелись, едва мне исполнилось десять. «Ленсовет» тогда достиг высшей точки успеха, и маме в прессе стали уделять больше внимания, чем папе. О ней писали восторженные рецензии, о нем же — ни слова. Мужчине трудно такое пережить. А мама, наверное, ревновала папу к другим женщинам. Конечно, как всякий умный и красивый мужчина, наделенный потрясающим чувством юмора, он был окружен множеством заинтересованных женщин. Мама знала о его театральных романах и многое прощала. Но в конце концов чаша ее терпения переполнилась…
После развода родителей моя жизнь особо не изменилась. Не помню, чтобы у меня были какие-то серьезные переживания на этот счет. Они при мне никогда не ссорились, не выясняли отношения. Мама бывала дома редко, папа еще реже.
Я очень любила ездить летом в Сестрорецк в пионерский лагерь «Космос», где отдыхали дети творческих работников. У нас была замечательная компания, в ней все курили, лишь я как белая ворона. Только когда поступила в институт — закурила. Хорошо помню, как мама, затянувшись сигаретой, прочла мне лекцию о вреде табака…
Однажды папа приехал в лагерь навестить меня и привез любимые бананы. Я за один присест съела килограмма три! Владимиров был знатным добытчиком бананов, он покупал их по блату. Тогда за ними выстраивалась очередь, как в Мавзолей. Мама в этом плане была непрактичной и не пользовалась блатом. Зато у отца всюду имелись поклонники: директора магазинов, завскладами. Он был очень общительным и регулярно отоваривался со служебного входа. Я часто ходила с ним. Папа протягивал мне указательный палец, и я, схватив его, гордо вышагивала рядом. Мы были эффектной парой: я — маленькая, беленькая, с бантом, и он — большой, красивый, седой…
Помню, отдыхала в Одессе и папа прислал мне из Ялты письмо на желтой бумаге и в желтом конверте: «Дорогая Варюха! После твоего отъезда у меня все так завертелось, одно на другое: дача, которую я так и не закончил (вернусь из Крыма, тогда уж), предотпускные дела в театре, даже к зубному врачу не успел сходить. И очень устал — как приехал в Ялту, два дня спал. Так что извини, задержался с письмом к тебе.
От тебя я получил два письма. Спасибо, что не поленилась и написала. Скоро начну активно купаться, а то ты меня утопишь. Не знаю, может, получится на пароходе на денек приплыть к тебе. Ничего пока со мной не успело случиться, а сплю без снов. К следующему письму уже, наверное, что-нибудь произойдет. Или кошки меня съедят (их здесь десятки). Или море выйдет из берегов. Или еще что-нибудь веселое. А пока только одно событие: я купил живую курицу… А курица не простая и высиживает мне не цыплят, а бумагу и конверты желтые, тебе писать письма. Крепко тебя обнимаю и целую. Привет всем!
Здесь в доме отдыха те, кто тебя знает (например, Вася Лановой), передают приветы, а официанты в столовой спрашивают, почему ты со мной не приехала. Ничего, на будущий год сговоримся с тобой об этом, если будет возможность… Еще раз целую. Так чмокнул, что на море волны поднялись. И обнимаю так, что хруст в Одессе слышен. Твой папа».
Изредка у отца случались всплески воспитательного характера. Был такой короткий период в моей жизни — лет в пять я плевалась. И вот в гости пришли друзья родителей — Миронова и Менакер. А папе перед тем кто-то пожаловался, что за мной водится такой грешок. Он при всех вызвал меня на ковер: «Варя, говорят, ты плюешься? А ну-ка, попробуй — плюнь в отца!» Ну я и плюнула…
Иногда летом я отдыхала в Токсово у маминого папы — дедушки Бруно Фрейндлиха. У нас ведь дачи не было, родители периодически что-то снимали в Репино. А тут — деревянный двухэтажный дом, много комнат, белые занавески, развевающиеся на ветру. Мне все было в новинку. Мы с младшим двоюродным братом Алешкой, сыном моей тети Ирины Бруновны, бегали по саду, а рядом ходил дед со смешной палкой с насадкой из разрезанной пластиковой бутылки и ловко цеплял ею спелые яблоки. Приезжала в Токсово и сестра дедушки Дагмара Артуровна. И вся семья варила из яблок мармелад, варенье, джемы — гараж был забит банками.
Я увидела дедушку уже пожилым человеком, судя по фотографиям, он был очень интересным мужчиной в молодости. Когда родилась мама, дедушка работал в ташкентском Театре Красной армии. Получив телеграмму «Родилась дочь. Приезжай. Ждем. Будем рады», тут же примчался и всю ночь носил на руках орущую малышку. «Как же назвать эту реву? — думал он. Уж очень необычное получалось у девочки отчество — Бруновна. И вдруг вслух произнес: — А что если Алиса?» В тот же момент дочка утихла, словно согласилась на это имя.
Представляю, как дедушке трудно было жить в советской стране с немецкой фамилией. Мама Бруно — Шарлотта Фридриховна, урожденная Зейтц, а отец — Артур Иванович Фрейндлих. Все наши предки вступали в браки только с немцами. Но дедушка и его сестры нарушили традицию: Бруно женился на русской, его сестра Циля вышла замуж за грузина, сестра Мара — за поляка. Историю семьи Фрейндлих любила рассказывать бабушка Дагмара. Зейтцы — родом из немцев-стеклодувов, которые обосновались в России еще в XVIII веке. У мамы сохранился стеклянный шар с разноцветными камешками внутри и большим вензелем А. S. — Александр Зейтц.
Артур Иванович Фрейндлих честно хотел продолжить семейное дело, но не случилось — у него были слабые легкие. И он пошел работать в обувной магазин Вейса, поставщика обуви императорского двора. Вскоре прадед решил организовать собственное дело, купил оборудование, снял помещение на Мойке, даже установил вывеску «Изящная обувь Фрейндлиха», но так и не успел открыть магазин — неожиданно скончался в 1917 году.
В годы Великой Отечественной войны немцев из Ленинграда стали выселять. Сначала забрали старшего дедушкиного брата Артура с женой и, как выяснилось впоследствии, расстреляли. Затем выслали из города и остальных. Дедушку обошла печальная участь его родственников только потому, что он был актером и успел уехать в эвакуацию вместе с ТЮЗом. Если бы не театр, кто знает, чем бы все закончилось?
Маленькая Алиса с мамой остались в блокадном Ленинграде. Бабушка работала на военном заводе, а после войны — старшим контролером в центральной сберегательной кассе. Мама рассказывала, как они прятались в бомбоубежище. Однажды вышли на улицу после отбоя, а на месте их квартиры — руины, посередине которых стоит невредимый рояль. Он погиб потом под снегом и дождем. Как они выжили, не представляю! Бабушка делила свой хлеб пополам: одну половину отдавала дочке, вторую меняла на листья табака. Именно в блокаду бабушка стала курить, папиросы гасили чувство голода. Мама часто вспоминает главное лакомство блокадного детства: в воду бросали соду и получалась «шипучка»! А еще по детским карточкам выдавали жмых из семечек, спрессованный в лепешки. Наверное, поэтому мама до сих пор обожает семечки…
Война окончательно развела маминых родителей. Дедушка вернулся из эвакуации с другой семьей и крошечной дочерью. Новая жена не хотела, чтобы он общался с Алисой, и они виделись тайно. А Ирина не знала о существовании сестры до восемнадцати лет. Они с Алисой познакомились и стали близкими подругами после смерти жены Бруно Артуровича.
Школьницей мама ходила в ТЮЗ и Пушкинский театр на все спектакли своего папы. Как-то она решила с ним посоветоваться: поступать ли ей в консерваторию? Алиса с детства обожала музыку, дирижировала, стоя на табурете перед радиоприемником. У мамы был неплохой голос — высокое меццо. Но дедушка отговорил: «В опере с твоим росточком? Ты же будешь как муха на куличе. Иди в театральный. Там твой голос тоже пригодится». И мама пошла в актрисы. Хотя многие за ее спиной злорадствовали: а, понятно, папина дочка — Алиса Фрейндлих доказала, что она сама по себе.
…После развода папа оставил нам квартиру и жил в гостинице. Потом он получил крошечную площадь на улице Жуковского. Более маленького жилища я в жизни не видела — настоящий домик кума Тыквы. В туалете можно было находиться только при открытой двери. Но папа жил там недолго, ему выделили у Таврического сада фантастическую квартиру с эркером.
Родители смогли разойтись цивилизованно, без сцен и разборок. Ни разу не слышала, чтобы они друг с другом грубо разговаривали. О разводе мне объявила мама, очень спокойно и просто. И добавила: «Будешь в гости к папе приходить». Я и ходила. Мне нравилось бывать у него с ночевкой. В его доме я впервые увидела кассетный магнитофон, мы вместе слушали Пугачеву, которую он очень любил. Оставаться у папы хотелось еще и потому, что у нас дома поселился мамин новый муж — актер все того же «Ленсовета» Юрий Соловей.
У папы тоже появилась жена Наташа. Он помог ей получить образование, и вскоре она стала научным сотрудником Эрмитажа. Но в театре Владимиров без Алисы переживал кризис. Когда распался их дуэт, он потерялся. Попытался повторить театральный успех с новой актрисой и пригласил Елену Соловей. Шутил на этот счет: «У каждого должен быть свой Соловей!»
Роман мамы и Юры начался на спектакле «Варшавская мелодия», который, кстати, поставил папа. Конечно, мама не спрашивала у меня разрешения, выходить ей замуж или нет. Юра был младше ее на пятнадцать лет. Красивый, интересный мужчина. Когда мама покинула «Ленсовет», Юра ушел следом. Было бы странно оставаться работать в театре под руководством Игоря Петровича. Соловей бросил актерство, стал свободным художником и большую часть времени проводил дома. И вот тут мне совсем житья не стало, поскольку отчима я не приняла.
Слава богу, у меня была своя комната, где я запиралась на ключ. Помню, даже плакала ночами. Мама пыталась нас примирить, всячески демонстрировала мне свою любовь. Но этого было недостаточно. Мы ссорились, скандалили, ругались. Разумеется, из дому не убегала, но крови у мамы и отчима я попила изрядно! И как могла, пыталась защитить свою территорию. Это был мой дом! Это была моя мама! Конечно, я сравнивала Юру с отцом. Удивлялась — на мой взгляд, мамин новый муж не шел ни в какое сравнение с ним! Сейчас понимаю, Юра был неплохим человеком, а тогда была убеждена: он маме не пара.
С возрастом моя ревность переросла в сопротивление. В пятнадцать-шестнадцать лет у меня появилась компания. Мы часто собирались у нас дома — а тут Юра за стенкой сидит рисует, не разгуляешься. Он мешал нам, мы мешали ему. Мама очень переживала, ведь ей приходилось постоянно лавировать. Мама с Юрой часто ссорились из-за меня. Он жаловался, она, естественно, заступалась. Словом, жили как в коммуналке.
У Юры был шанс наладить со мной отношения, но он его не использовал. После смерти любимого пуделя на семейном совете было решено: заводим немецкую овчарку. Я мечтала именно о такой собаке! В воскресенье отчим отправился на Кондратьевский рынок. Я ждала его возвращения с нетерпением. И если бы он привез щенка овчарки, я полюбила бы его всем сердцем и все бы простила. Но… Юра вернулся домой с болонкой, вернее, это была какая-то помесь с терьером. От разочарования я топнула ногой и закрылась в своей комнате. Я была оскорблена в лучших чувствах, поскольку терпеть не могла этих маленьких лохматых существ. Мама пыталась увещевать, но я из-за двери объявила: «К этой собаке не подойду, и даже не просите за ней ухаживать».
Оказывается, на рынке стоял какой-то алкаш, из-за пазухи выглядывал щенок, который трясся от холода. Юра пожалел его и купил. Может быть, на его месте я точно так же поступила бы. Но тогда очень долго дулась. Бедный терьерчик стал последней каплей в наших с Юрой непростых отношениях. Конечно, я гуляла с собакой и кормила ее, больше это делать было некому. Но у нее оказался скверный характер, вечно всех кусала за ноги.
И только когда я стала студенткой, между мной и отчимом возникло взаимопонимание. Ушел мой юношеский максимализм, да и Юра уже особо не пытался воспитывать. Мы с ним наконец-то помирились, но было поздно — наступил кризис в их с мамой отношениях. Я окончила институт в 1990 году, тогда же они разошлись. Лет двенадцать были вместе.
Оказалось, что Юре негде жить. И тогда мама впервые в жизни пошла к начальникам: просить за бывшего мужа. Его поселили в мастерской на Пушкинской улице, в знаменитом доме художников. Как-то я пришла его навестить. Юра встретил меня в полуразрушенной квартире без полов и мебели. Но даже такое жилище он умудрился сделать красивым — всюду на стенах висели его картины.
Спустя время Соловей женился на актрисе из «Ленсовета» и эмигрировал. Они с мамой дружат. Когда она бывала на гастролях в Израиле, Юра приходил на ее спектакли. Периодически он проводит выставки своих картин в Петербурге, и мама никогда их не пропускает. Однажды прочла в Юрином интервью, что даже спустя много лет журналистов интересуют не его работы, а тот факт, что он был мужем Алисы Фрейндлих. Чувствовалось, что это ему не слишком приятно.
Кстати, я его очень хорошо понимаю. Всегда боялась быть лишь дочерью Алисы Фрейндлих. Я никогда не сравнивала себя с мамой. И даже решив стать актрисой, понимала, что до нее мне не допрыгнуть. И в голову не приходило взять ее фамилию. Мне кажется, это и не выговорить: Варвара Игоревна Фрейндлих!
Родители всегда хотели, чтобы я играла на сцене. Они не представляли, что их дочь будет заниматься чем-то еще. А вот я никогда не мечтала стать актрисой. Была жутко закомплексованной, на мне тяжелым грузом лежала слава отца и матери. Когда взрослые спрашивали, кем хочу быть, отвечала: «Только не актрисой, — а потом, подумав, уточняла: — Женой и мамой». Я с детства любила строить дома, расставлять в них игрушечную мебель, рассаживать куколок за столом. А еще хотела быть всеми, в кого играла: если в школу — учительницей, если в магазин — продавщицей.
Получив среднее образование, я собралась на филфак, но передумала и подала документы на театроведческий факультет. Помыкалась год на заочном: по вечерам училась, а днем работала в библиотеке. С завистью смотрела на ребят с актерского — яркие, веселые. И решилась поступать на курс к Ефиму Падве. Удачно прошла первый тур, как вдруг об этом узнал папа. Он тут же пошел с просьбой к начальству: «Хочу взять дочь к себе, только я смогу научить ее профессии». К сожалению, папа постоянно себя плохо чувствовал и студентами почти не занимался.
В институте я полностью забыла про свои комплексы, настолько была поглощена учебой. Когда же встал вопрос о том, где работать, они вспыхнули с новой силой. Мама хотела, чтобы я пошла в БДТ, а отец надеялся, что поступлю в «Ленсовет» и он будет лепить из дочери настоящую актрису. Но мне казалось, если выберу папин вариант, все испорчу: боялась, что зрители будут меня сравнивать с мамой. И отказалась. Папа обиделся, мы даже какое-то время не общались. Я пошла работать на телевидение, дав себе время на решение, чем заняться в дальнейшем.
Вскоре я вышла замуж, один за другим родились дети. Сергей Тарасов был на девять лет старше, занимался серьезным бизнесом. До меня у него была семья, росла дочь. Сережа приходил к маме просить моей руки, она не возражала, а вот папа нерадостно воспринял зятя, хотя ничего и не сказал. Но я чувствовала, что между ними был холодок. Ревность? Интуиция? Не знаю…
Мне кажется, мама была очень хорошей тещей. Она всегда пыталась быть нам полезной. Когда мы строили дом, помогла финансово. Оба раза присутствовала при моих родах. Никиту я рожала в Германии. Когда начались схватки, мама пошла меня провожать. Довела до роддома, а я ей в руку вцепилась: «Не уходи!» Так со мной и провела все тридцать шесть часов, пока рожала. Бледная как мел сползла по стеночке и так и сидела на корточках. Младшую Аню я рожала в Петербурге, и мама, несмотря на ужас, который перенесла в первый раз, сама вызвалась остаться со мной.
Мы с мужем жили счастливо и весело — дом полная чаша, двое детей. Но, как известно, чрезмерное радение на службе, которым отличался Сергей, не способствует прочности семьи, мы стали постепенно отдаляться друг от друга и в какой-то момент решили, что стоит пожить отдельно. А там и развелись. Для моих детей это был болезненный момент, особенно для дочери Ани. Она очень сильно переживала. Сережа был для нее авторитетом, любимым папой.
Но у него началась своя жизнь. Головокружительная карьера, новая жена. Сергей стал сенатором, часто ездил в Москву, потом получил серьезную должность — глава «Автодора». Это было в октябре 2009 года, а в ноябре он сел в «Невский экспресс». Поезд по пути из Москвы в Петербург сошел на полном ходу с рельсов. В одном из двух последних вагонов, которые больше всех пострадали, Сергей и находился. Он погиб… Есть разные версии случившегося. Официальная — теракт. В один год у моего бывшего мужа были юбилей, свадьба и похороны…
После моего развода прошло десять лет. Замуж я так и не вышла. Пробовала себя в театре, кино, на телевидении, работала в крупной компании по связям с общественностью. Дети у меня уже совсем взрослые: Никите двадцать четыре, Ане двадцать один. Они моя большая радость и гордость, окончили в этом году институты — оба продюсерский факультет, и уже работают над грандиозным шоу «Летучий корабль» по мотивам известного мультфильма. Сотрудничают с Максимом Дунаевским, Юрием Энтиным и Егором Дружининым.
Мама тоже больше не вышла замуж. Она осталась одна, когда ей было уже хорошо за пятьдесят. Если ее спрашивали почему, отшучивалась: «Мне достаточно было и трех мужей. Все мои браки были удачными». Я ее понимаю, надо очень сильно влюбиться, чтобы ради мужчины поменять весь уклад своей жизни.
Мои дети называют бабушку просто Алисой. А мы с ней — подруги. Многие говорят, что рядом смотримся как сестры. Несмотря на то что у меня другая фамилия, мне часто говорят: «Вы так похожи на Алису Фрейндлих. Вы не имеете к ней отношения?» А мама уверена, что я — копия отца: такие же фигура, глаза, волосы, овал лица…
Папа много болел и последние три года не работал. Рядом с ним была его преданная четвертая жена — актриса «Ленсовета» Инесса Перелыгина. Она работала в Таллине, он пригласил в свой театр. На долю этой женщины выпало много испытаний. Она ухаживала за папой, была с ним до самого последнего дня.
Смерть отца сблизила нас с Ваней. Он всегда много работал: начинал с монтировщика сцены, потом организовал собственное дело «Театральные мастерские Ивана Шарко» — изготавливал декорации для многих театров России. Был период, когда Ваня делал красивую мебель. Для нашего дома соорудил великолепную столовую — буфет и стол со стульями. Потом на десять лет уехал в Москву по приглашению МХТ. Сейчас работает в Музкомедии.
Все дни рождения и Новый год мы стараемся отмечать вместе: Ваня с семьей, я с мамой и детьми, наши друзья. Перед боем курантов мама традиционно поднимает бокал за отца. Она часто жалела, что они разошлись. Их тандем был уникальным. Папа в конце жизни написал книгу «Как нарисовать птицу». Когда я прочла ее, многое в их отношениях стало ясно. Мне кажется, мама в жизни папы была главной женщиной. Вот как заканчивается книга: «Мне часто снится Алиса. <…> Тонкие, чуть нервные пальцы осторожно касаются моих плеч. Тепло подбородка струится по волосам, приятно щекочет макушку. Это Алиса. Я узнаю ее по рукам. <…> Мне даже кажется, что я ощущаю подрагивание воздуха на ресницах Алисы. <…> Я просыпаюсь, силюсь — но никак не могу вспомнить, было ли это на самом деле. А может быть, именно так и не бывало никогда. Возможно, эта мизансцена — предвестие какой-то другой, пока неведомой нам жизни…»
Записала Ирина Зайчик, «Караван историй», 29.11.2016