Инесса Перелыгина-Владимирова.
Поздняя любовь

Ко мне подошел известный в Питере режиссер и, показав глазами на Владимирова, заявил: «Ставишь не на ту лошадь». Я опешила.

«Вы больше никому не показывались?» Я замешкалась: соврать или сказать правду? Режиссер Театра имени Ленсовета не любил, когда молодые артисты ищут счастья сразу в нескольких труппах. А я за шесть лет до этого показывалась… самому Владимирову.

Работала тогда в орловском ТЮЗе. Вместе с коллегой по театру Михаилом Дорофеевым подготовила отрывок из «Дон Жуана». Требовался реквизит. Отыскала уборщицу, отняла у нее ведро, заполнила водой больше чем наполовину. И после Мишиной реплики «Кровь так и хлестала!» вылила ему на голову.

Откуда мне было знать, что в «Ленсовете» не так давно закончился ремонт? Зима выдалась такой холодной, что полопались трубы и постоянно случались протечки. Театр для Игоря Петровича был не только храмом – настоящим домом, и относился он к нему как заботливый хозяин. Насилу все высушил, а тут мы со своим «наводнением». Владимиров рассвирепел: «Не стану смотреть! Вы не готовы! Вон!»

Хорошо узнав Игоря Петровича, я поняла, что у него нет промежуточных состояний: либо Владимиров в гневе, либо настроен благодушно. К счастью, спустя столько лет он меня не вспомнил, попросил показаться еще. Ушла окрыленной, не подозревая, что держать экзамен предстоит целых пять раз. После очередных «смотрин» ко мне подошел известный в Питере режиссер и, показав глазами на Владимирова, заявил: «Ставишь не на ту лошадь». Я опешила. На что он намекал?.. Неужели так и не примут в легендарную труппу «Ленсовета»?

К тому времени я уже несколько лет играла на сцене. С детства постоянно кого-то изображала, хотя родилась в семье далекой от искусства. Мы жили в Орле. Папа умер, когда я училась во втором классе, мама тянула нас со старшим братом Валерием в одиночку. Она продавала сувениры в гостинице и мечтала, чтобы я вслед за братом пошла в медицину. Когда узнала, что собираюсь в театральный, напутствовала: «Хоть бы провалилась!»

Но я поступила. Мастер Щукинского училища Альберт Григорьевич Буров набирал студенток по своему вкусу – высоких, видных. Со мной училась Ира Шмелева, много игравшая в перестроечном кино, а потом эмигрировавшая в Америку. Какое-то время мы жили в одной комнате со Светой Рябовой, приехавшей из Минска. Все вокруг бегали, суетились, а она готовилась к роли лежа в кровати, но играла всегда очень точно. Меня это удивляло, сейчас-то понимаю: наверное, берегла энергию.

Тоже минчанка Ира Метлицкая общежитие не брала – снимала комнату. И хотя иногда появлялась в компаниях, существовала обособленно. Уже тогда умела себя подать. Ее многие не любили, считали гордячкой, но мне Метлицкая нравилась. Помню, она все время худела, сидела на одних плавленых сырках. Некоторые однокурсницы пытались найти в ее внешности какие-то изъяны, и когда на одном из занятий всем велели убрать волосы, оказалось, что у Иры оттопыренные ушки. Метлицкая смутилась, покраснела и… стала только краше. Ира еще студенткой начала играть в «Современнике». А я все годы учебы пребывала в благодушном настроении и о будущем не задумывалась. Между тем столичной прописки у меня не было. В Москве жили родственники, но я девушка застенчивая, старалась не докучать. На то, чтобы выйти замуж за москвича, пусть и фиктивно, тоже мозгов не хватило.

Вернулась в родной Орел. Тогда в городе было два театра – драмы и юного зрителя. Выбрала последний: спектакли ТЮЗа собирали аншлаги. О том, что, возможно, до конца дней придется играть зверушек, не подумала. Но уже через два года ночи напролет ревела в подушку.

Нет, в театре все сложилось удачно. Но в Орле я задыхалась. Этот город считается третьей по значимости литературной столицей: здесь жили Иван Тургенев и Николай Лесков, Иван Бунин и Леонид Андреев, Алексей Апухтин и Афанасий Фет. Но я там всю жизнь провела! А энергия била через край: постоянно хотелось куда-то бежать, узнавать новое, впитывать, получать свежие впечатления!

Решила махнуть в Питер, но «прижилась» там всего на год. Подвизалась в «Ленконцерте», ездила по области с моноспектаклем «Человеческий голос» Жана Кокто, поставленным еще в Орле, подрабатывала реквизитором в театре «Эксперимент», там же репетировала в «Степном волке» Гессе, надеясь получить прописку. Вынашивала планы обменять орловскую квартиру на ленинградскую коммуналку, но мама переезжать не торопилась.

На Девятое мая 1986 года поехала отдохнуть в Таллин. Встретила там «щукинцев» и совершенно неожиданно поступила в Русский драматический театр, где они работали. Получила квартирку в общежитии семейного типа. Очень хотелось обрести наконец самостоятельность, вырваться из-под маминого крыла. Да и нервы я ей поизмотала своей бездомностью. Семьи у меня не было, отвечала только за себя.

Следующие шесть лет в Таллине жилось замечательно. Полюбила и город, и Eesti Vene Teater. До сих пор если туда возвращаюсь, недоумеваю: зачем уехала? Но в СССР началась перестройка, в Прибалтике заговорили о независимости, и все чаще на эстонском. На собрании труппы директор сообщил, что, возможно, русскоязычный театр прекратит свое существование. Дескать, чешите в головах, господа артисты, и определяйте свою судьбу. Для меня это заявление прозвучало как гром среди ясного неба.

Перво-наперво начала учить эстонский. Меня как раз утвердили на маленькую роль в фильм с Ириной Понаровской «Он свое получит». Съемки проходили в Кронштадте, и группу поселили на корабле. Вечерами артисты перебирались на ближайший остров и гудели ночи напролет. А я запиралась в каюте и зубрила язык. Вокруг приставали: «Ты хорошо себя чувствуешь?» А у меня слова директора стучат в голове. Такая была умница-благоразумница! Мой образ жизни настолько потряс служивших на корабле матросов, что они подарили мне мешочек янтаря. До сих пор не найду времени собрать из него бусы.

За четыре месяца выучила эстонский на бытовом уровне, сдала экзамен и даже получила корочку, которая давала право работать, например, дворником или вагоновожатым. Официанткой уже не взяли бы. Перспективы маячили не самые радужные, и параллельно я вновь начала показываться в российские театры. Так и оказалась в «Ленсовете».

Владимиров любил, чтобы на показах исполняли «Шаланды, полные кефали». Песня служила лакмусовой бумажкой для определения такого важного для него понятия, как группа крови артиста. В него входили и музыкальность, и юмор, и умение быстро схватывать суть характера, поставленной задачи. Но я выбрала песню Александра Розенбаума «Фраер, толстый фраер». Игорь Петрович оценил: «Подходит». Однако в театр не брал. То с одним партнером просил играть, то с другим. Проверял, насколько мои человеческие качества – группа крови! – совпадают с теми, которые ценил в артистах. Искал обаяние, «изюм».

Владимиров часто звонил в Таллин: в общежитии телефона не было, только на вахте театра, но они рядом. Вопрос задавал один и тот же: «Когда вы приедете?» Помню, в очередной раз прикатила в Ленинград, а Игорь Петрович, не предупредив, встречает на перроне. Подхватил вещи, усадил в свою «Волгу», налил теплого кофе из термоса. Теперь понимаю: хотел показать, какой он красивый. Очень себе нравился, когда надевал кепочку и садился в машину. Говорил: «Руль мне к лицу». И тут спросил: «Ну как? Мне идет?» Было слишком неловко от самого факта встречи, чтобы восхищаться. Да и не в моем характере всплескивать руками. Конечно, что-то промямлила, но не более. Хотя если Игорь Петрович хотел произвести впечатление, тут же вспоминал, что он большой артист, и своего добивался.

Тогда я о нем мало что знала. Помнила, как потряс меня в картине «Шапка», которую видела в Таллине. Он играл алкоголика – с пузом, в трусах, как у волка из «Ну, погоди!». Приставала к подруге: «Назови мне другого артиста, который был бы настолько свободен?» Еще слышала, что Театр Ленсовета называют «женским»: в труппе всегда есть примадонна. А вот о том, что Владимиров – известный сердцеед, даже не догадывалась.

В один прекрасный день Игорь Петрович решил, что должен увидеть меня в полноценном спектакле, и нагрянул в Таллин. Я о его планах знала, но в театре никому ничего не сказала. Наивная! Сегодня понимаю, что могла родное руководство о-го-го как подставить! Ведь Владимиров – театральная легенда, народный артист СССР, один из первых режиссеров страны. В день, когда он должен был прийти на спектакль, я буднично попросила: «Надо бы Владимирова хорошо посадить. Не дай бог, опозоримся».

Режиссер Гриша Михайлов схватился за сердце, все вокруг забегали. После спектакля Игорь Петрович прошел за кулисы. Познакомился с директором театра и объявил, кивнув в мою сторону:

– Хочу забрать у вас эту артистку.

– Что за нее даете?

– А что хотите?

– Думаю, на мешке картошки сойдемся.

Посмеялись. Поди разбери, зачем он приезжал – только ли в поисках очередной артистки? В день показа в Ленинграде всегда просил остаться до вечера. Ему было любопытно поговорить, нравилось мое ощущение жизни. Однажды зазвал к себе домой, а когда уходила, вызвался проводить до метро. На прощание его чмокнула, на щеке осталась помада. Я смутилась:

– Ой, давайте сотру!

Он мечтательно закатил глаза:

– Интересно, сколько времени продержится этот след?

Конечно, я понимала, что нравлюсь ему. Но Игорь Петрович был из тех мужчин, которые вспыхивают мгновенно, любой привлекательной женщине готовы сказать: «Люблю!» Мы долго хороводились, поэтому какие-то его признания всерьез я не воспринимала. И в мыслях не держала, что может произойти нечто большее. Напротив, собиралась замуж, причем за питерца. Даже объявила Владимирову, что если все-таки примет меня в театр, с проклятой пропиской – тьфу-тьфу-тьфу – проблем не будет.

Так или иначе, в тот раз в Таллине состоялся уже пятый мой показ. Неудивительно, что смотрины поднадоели: сколько можно кататься туда-сюда? Подумала: гори все синим пламенем! Меня звал в труппу Евгений Симонов, у которого тогда был свой театр. И новый, 1993 год я справляла в Москве у подруги, которая работала в «Сатире» и жила в общежитии. Первого января там раздался звонок от Владимирова. Как меня разыскал? Если он чего-то хотел, мог достать любого буквально из-под земли: всюду имелись «свои» люди.

Игорь Петрович спросил:

– Почему отмечаешь Новый год не со мной?

Я опешила:

– А должна?

– Ты нужна… театру.

Я нужна… театру… Я даже не хихикнула. В голове – ни одной мысли. Звонок показался какой-то глупостью, ерундой. Зачем это все? Но подружки меня собрали и отправили в Питер.

Поехала, чтобы понять: захлопнуть уже эту дверь или она, напротив, распахнется. Чувствовала, что между нами существует какая-то связь, химия, и незавершенность, недосказанность очень мучила. Таллинская подруга, которая увлекалась астрологией, пророчила: «Москва – не твой город. Тебе нужен Ленинград и Козерог рядом». О том, что Владимиров – Козерог по знаку зодиака, я не догадывалась. Судьба…

Игорь Петрович тогда жил у Таврического сада. Первое, что увидела, войдя в комнату, – аккуратную пушистую елку, на которой висел очаровательный картонный петушок. Один-единственный. Игорь Петрович указал на него: «Это я». Он сидел за кухонным столом, явно на своем привычном месте, и я заметила: там, где лежали его локти, вытерто, а вокруг – толстенный слой пыли. Бросалось в глаза, что за человеком долгое время нет пригляда. Казалось, вокруг такого известного режиссера жизнь должна бурлить, а он один как перст. Уже после узнала, что на самом деле он весело встретил Новый год у друзей, которые его накормили и обласкали. Хотя, конечно, можно чувствовать себя глубоко одиноким и среди людей. Жизнь Владимирова составлял Театр Ленсовета, но главные его актеры к этому времени труппу покинули. Да и не мог он ни с кем там особо сближаться: неся ответственность за каждого, априори стоял на другой ступени.

Владимиров не врал, когда говорил, что я нужна театру. Он взялся за постановку пьесы Жана Кокто «Двуглавый орел», уже нашел для нее деньги, и даже костюмы были сшиты. Но что-то не клеилось. Тут же вручил пьесу: «Садись и читай».

Думаете, меня наконец приняли в театр? Как бы не так! Еще три месяца жила в Таллине, а в Питер ездила на репетиции. В какой-то момент даже попросили из общежития… В труппу «Ленсовета» была зачислена только первого апреля 1993 года. Такая вот очередная шуточка Игоря Петровича.

Я поселилась на Таврической. Теперь трудно сказать, как и почему. Если честно, встреть я себя тогдашнюю сегодня, пришла бы в сильное раздражение. А может быть, в то время просто не считала происходившее поворотным моментом в судьбе? И в голову не приходило, что дом Владимирова станет моим.

Мне не исполнилось и тридцати, Владимирову – за семьдесят. Разница, конечно, существенная. Но меня она не волновала: сверстников я не воспринимала, всегда встречалась с мужчинами сильно старше. Наверное, сказывалось, что рано потеряла отца. Да Игорь Петрович и не был стариком. За день успевал порепетировать, сыграть спектакль, съездить по делам. Спал по четыре часа в сутки. Вокруг него столько всего крутилось!

Первый год друг к другу притирались. Даже отдыхать ездили порознь: он на море, я в Орел к маме. Мудрый Владимиров давал обоим возможность взвесить все за и против дальнейшего сосуществования.

Уживаться было непросто. Поначалу Игоря Петровича удивляло мое поведение. Скажем, я никогда не признавалась в любви, не просила прощения, не делала шага навстречу. Если ругались, просто замыкалась, собирала сумку и закрывала за собой дверь. Не из гордости – от застенчивости.

Меня, в свою очередь, изумляли его вспыльчивость, жар, с которым ко всему относился. Зачем так серчать и раздражаться из-за пустяков, которые не стоят выеденного яйца?

Когда впервые решила налепить котлет, Игорь Петрович накричал:

– Ты не кухарка, а артистка!

Оскорбилась:

– Артистки что, не люди?

В отношении еды он был неприхотлив и все время требовал, чтобы я худела, и за своим весом следил. Считал почему-то, что самая диетическая еда – бутерброды. Полжизни положила, чтобы приучить его к супчикам.

К слову, продукты Владимиров всегда покупал сам и по чуть-чуть. Скуповат был, прижимист. Держался за кошелек. Думаю, так аукалась военная юность. Помню, случайно оторвала крышку от старинной медной сахарницы. Пыталась оправдаться:

– Просто неловко зачерпнула!

Но Игорь Петрович вспылил:

– Думать надо было!

Отнес сахарницу в театр, все припаяли обратно. Он ценил штучные вещички. А вот как выглядит, во что одет – было наплевать. Часто вспоминал, как страдал в детстве из-за ангелоподобной внешности: «Меня принимали за девочку. При случае обязательно отворачивал полу пальто – показать, что под ним короткие штанишки». Забегая вперед, скажу: перед семидесятипятилетием Владимирова ко мне из театра засылали гонцов, чтобы уговорила его купить себе респектабельный пиджак.

Если куда-то уезжал на весь день, вечером обязательно спросит: «Ну что, все шкафы перерыла?» Это была его любимая шутка. А у меня от этой шутки… Даже мысли не было шарить по чужим вещам. Только раз полезла в стол, а там – маленькая фотография: он на юге сидит с какой-то женщиной, оба хохочут. Я вспомнила его шутку – устроила настоящий скандал:

– Что это такое?

– Ага, значит, лазила-таки по ящикам!

– Карандаш искала! Ты специально мне это фото подсунул?

Как же он хохотал!

В первый год часто не выдерживала. Собирала сумку и хлопала дверью. Иногда Владимиров сам командовал: «Иди подыши воздухом. Может, успокоишься».

Я отправлялась в Таврический сад или уезжала к подруге Кате. Игорь Петрович туда звонил:

– Нагулялась? Возвращайся.

– Пожалуй, еще рановато.

– Дай-ка трубочку Кате…

Однокурсница Екатерина Дронова – единственная из моих подруг, кто был вхож в дом. Владимиров ценил ее как актрису, она уже тогда работала в Молодежном театре на Фонтанке.

Не скажу, что в театре меня приняли радушно. А где рады молодой артистке, которая с ходу репетирует главную роль? Разное о себе слышала. Со мной здоровались, конечно, куда деваться. Только погрузившись в работу, мы с партнерами узнали друг друга получше. Звукорежиссер Саша Дубинкин признавался, что я его «купила» после того, как, получив несправедливый нагоняй от Игоря Петровича, не стала оправдываться. Удивилась: казалось, такое поведение в порядке вещей.

Поначалу я не воспринимала птичий язык Владимирова-режиссера. Он мог сказать: «В этой сцене ты – баба-яга». Я недоумевала: какая яга, мы ведь играем любовь?! В другой раз скомандует: «А здесь ты – олененок, у которого разъезжаются ножки». Что за задача? В институте такому не учили. А иногда садился за рояль и наяривал по клавишам: «Должно быть вот так!» Значит, в этой сцене надо как следует похулиганить – «Не снимать перед классиками шляпу!»

Когда был пройден годовой Рубикон, начался новый этап: теперь Игорь Петрович всегда держал меня поблизости. Старался не подзывать к телефону, пореже отпускал в Орел. Всегда думала, что невозможно находиться рядом с человеком неотлучно. И дома, и в театре, и на отдыхе – да сдохнуть можно! Но мы ходили держась за руки. И мне нравилось. Уже научились оберегать собственные территории, узнали, где они граничат. И по темпераменту начали срастаться. Я не отстаивала каких-то особых для себя прав, никогда не лезла в бутылку. Видела человека, который очень талантлив, умен и вообще… Так зачем выступать?

Вечерами Владимиров раскладывал пасьянс – его это успокаивало. Обязательно включал программу «Время», любил детские передачи, особенно «Утреннюю звезду», старался не пропускать футбол. Помню, как при встречах с завзятым болельщиком Сережей Мигицко расплывался от уха до уха: они обсуждали недавние матчи буквально поминутно. Игорь Петрович говорил, что футбольная команда напоминает театральную труппу: и там и здесь успех приходит только к тем, кто хорошо сыгран. Спустя несколько лет, едва придя в Театр Ленсовета, режиссер Владислав Борисович Пази признал: «Я попал в самую лучшую труппу в Санкт-Петербурге».

Меня обвиняли, что пользуюсь своим влиянием на Владимирова. Наверное, справедливо. Так, я быстро поняла: на репетицию он должен приходить в хорошем настроении. Чтобы день сложился удачно, в театр мы шли загодя, неспешно, с многочисленными остановками. Игорю Петровичу надо было поздороваться с каждой встречной собачкой, окликнуть всех пробегающих мимо кошек. В «Ленсовете» он первым делом пил чай, затем проходился по цехам, где его обожали. С каждым пообщается, выяснит, нет ли каких проблем. Как настоящий капитан, не только стоял на мостике своего корабля, но и знал, что творится во всех каютах.

Для него важно было, чтобы артисты чувствовали себя в бытовом плане комфортно. Владимиров сделал так, что каждый имел в театре кушетку и возможность принять душ. И у самого в кабинете были припрятаны подушка с одеялом – если потребуется немножко прикорнуть и с новыми силами продолжить свой бесконечный бег.

Скажет, бывало: «Вы пока репетируйте, я скоро приеду». Исчезнет куда-то по делам, вернется весь взмыленный: «Ну, покажите, что сделали?» Обычно ему все не нравилось: «Как соленый заяц ношусь везде, а вы тут дурака валяете!» К несчастью, не у всех хватало ума понять, что Владимиров просто не любит начинать работу с чистого листа. Ему нравилось переделывать, так он быстрее видел будущий спектакль.

О приближении худрука узнавали по характерному звону ключей, которые он по давней привычке вертел в руках. Все будто подбирались – Игоря Петровича боялись, даже когда уже сильно болел.

Он ругался:

– Что за люди? Навалят под дверью и разлетятся!

Я смеялась:

– Да кто же тебе в этом признается? Страшно!

Вначале не принимала его отношения к артистам: Владимиров был требователен до жестокости. Все время просила вести себя помягче: дескать, кругом взрослые люди, они поймут. Игорь Петрович в ответ называл меня Христосиком. Лишь с годами поняла, что актеры – злые дети, им необходима твердая рука, более того, только ее и уважают.

Вместе с тем если Владимиров пребывал в хорошем настроении, становился обаятельным как ребенок. До конца дней сохранял кураж. Мы ездили в Ялту на юбилей Михаила Пуговкина. Затем перебрались в тамошний пансионат «Актер». Игорь Петрович уже плохо ходил. Когда поднимались в гору, тяжело дышал позади, злился, что я такая молодая и резвая. А вот плавал превосходно. Естественно, с утра до ночи пропадал на пляже, где шла бесконечная тусня. Даже устроили конкурс красоты, на котором я умудрилась победить, хотя не переношу жару и о той поездке вспоминаю с содроганием. Десять дней промучилась, симптомы были как при солнечном ударе. В какой-то момент не выдержала – сбежала. Владимиров остался догуливать путевку.

Он беспокоился, как доберусь, просил позвонить. Самый доступный телефон был установлен на пляже в рупорной будке. Когда я позвонила, Игорь Петрович плавал где-то в районе буйка. По громкоговорителю объявили: «Владимиров, к телефону! Звонит Инесса!» И весь пляж, пока он плыл к берегу, скандировал: «Игорь! Игорь! Инесса! Инесса!..» Ему это так понравилось, что мы частенько развлекали публику подобным образом.

Моя мама наш союз не принимала. Конечно, напрямую не вздыхала, дескать, как же тебя, доченька, угораздило. Но признавалась:

– Не понимаю вашей жизни.

– Что поделаешь? У меня – такая.

Где-то через год Игорь Петрович повез один из своих спектаклей на фестиваль в Орел. Он проходил в театре «Свободное пространство» – бывшем ТЮЗе, где я служила. Мама, уже пенсионерка, работала там вахтером. Я в постановке не участвовала и осталась в Питере. И про маму Игорю Петровичу не рассказала. Но он всегда сам все узнавал – доносили. Перво-наперво стал ее разыскивать, подключил своего замдиректора. Мама услышала, что ее ищут, и какое-то время пряталась. А после того как они все-таки познакомились, сказала мне: «Какой обаятельный мужчина!» Владимиров говорил о ее очаровании, о том, как мы похожи. Но как всякий режиссер, пытался изваять из меня Галатею. Учил одеваться: не разрешал носить короткие юбки. Мол, не соответствует моему статусу. Летом на гастролях в Калининграде все девчонки в легких платьишках, я одна – в длинном, закрытом, на высоченных каблуках, которые проваливаются в разогретый солнцем асфальт. Ничего не поделаешь: мы с Игорем Петровичем – пара и должны выглядеть соответственно.

Моим партнером Владимиров определил ушедшего в прошлом году Александра Блока («Тайны следствия», подполковник Бугров. – Прим. ред.). Хотел слепить из нас главную актерскую пару – которая бы его с полуслова понимала. И не ошибся.

Как-то репетировали с Сашей Сулимовым. Ту же роль собирался играть Игорь Петрович. Когда ближе к премьере он заявил:

– Скоро начну играть! – я впала в панику:

– Ни в коем случае!

Боялась! Не потому что он – глыбища, просто опасалась как партнера, не знала, как у нас сложится на сцене. Все только устаканилось, зачем эксперименты накануне премьеры?

– Странная ты, – удивился Владимиров. – Все мечтают выходить со мной на сцену, набирать рядом баллы…

Он учил, как вести себя в театре: накупи пирожков, зазови всех к себе в гримерку, обаяй. Но у меня это никогда не вышло бы естественно, окружающие раскусили бы натугу. В другой раз сама решила отметить с актерами день рождения после спектакля. Игорь Петрович запретил: «Ни в коем случае!» Вопросов я не задавала. Верила: он знает, как лучше.

В один прекрасный день Владимиров мне сказал:

– Пора узаконить наши отношения.

– Наверное…

Тоже думала, что пришло время. Мы говорили на одном языке и настолько срослись, что даже перестали ругаться. Понимала: если злится, то не на меня, просто настроение плохое, а я под руку попалась. Знаю, что Игорь Петрович советовался с друзьями – актером, а в какой-то момент директором театра Олегом Летниковым и его женой Эллой, которая занималась билетами. Они были нашими свидетелями на росписи – свадьбы как таковой мы не устраивали.

Не хочу говорить о себе хорошие слова, но, полагаю, Игорь Петрович поверил в мою надежность. Я и правда всегда была гиперответственной. Поэтому и в школе грузили общественной работой, и в Таллине зубрила эстонский. Владимиров это почувствовал, он умел определять человека как сканер. Сегодня тоже этому научилась.

Вот так я и стала его женой. О моей предшественнице Алисе Бруновне Фрейндлих, с которой провел долгие годы, Владимиров говорил часто, но в основном в связи с работой в театре. Ни одного дурного слова о ней я не слышала. И специально об их семейной жизни не узнавала. Зачем? Что бы там ни было, они прошли рука об руку замечательный, плодотворный период.

Игорь Петрович всегда теплел, когда в доме появлялась дочь Варя. Она окончила его курс в ЛГИТМиКе, но тогда сидела с маленькими детьми и отошла от актерства. А Владимиров мечтал, чтобы дочь состоялась в профессии. На свадьбе Вари с Сергеем Тарасовым – он трагически погибнет в 2009 году при взрыве «Невского экспресса» – Игорь Петрович произнес тост: «Счастья вам! Но особо хочу пожелать, чтобы ты помимо семьи еще и работала». Время показало, что говорил он так не зря. Хотя материнство и лишило Варвару какого-то актерского опыта, сегодня она вновь его набирает, играет в нескольких спектаклях вместе с Алисой Бруновной. А рядом с такой мамой быстро всему научишься. Мы, конечно, знакомы. Несколько лет назад была на ее спектакле «Оскар и Розовая Дама». Сидела в первом ряду, руками поддерживая подбородок. В финале обнаружила, что в ладонях у меня лужицы от стекавших слез – так потрясла эта работа.

К слову, Игорь Петрович к спектаклям коллег относился ревностно. Помню, как Катя Дронова упросила его отпустить меня с ней посмотреть «Короля Лира» – спектакль режиссера театра «На Литейном» Геннадия Тростянецкого. Владимиров мечтал сыграть Лира, часто об этом говорил. Конечно, ему было любопытно. Так волновался, что даже дома не усидел – встречал нас, гуляя по Таврическому саду.

Он вообще был очень ревнив, не только в профессии. И меня ревновал. Периодически пытался найти какие-то изъяны: то ноги чересчур длинные, то попа большая, а голова маленькая. Мы любили бывать на встречах, которые устраивала Эрна Крепс. Сидели всегда за одним столиком со скульптором Михаилом Аникушиным. В один из вечеров ему преподнесли княжескую саблю. Как же Игорь Петрович страдал! Очень гордился своим дворянским происхождением. Михаилу Константиновичу пришлось чуть ли не оправдываться: «Зато у тебя молодая красивая жена!»

У Владимирова была страсть к собирательству. Всю жизнь ему дарили значки и заварочные чайники. Сегодня, если нахожу что-то на антресолях, отдаю Варе. О коллекции бутылок, которую собрал муж, знал весь город. Была даже совсем экзотическая, со змеей внутри. Говорили, что когда-то Владимиров крепко пил. При мне это было лишь однажды. Я перевезла найденные бутылки к друзьям: выкинуть не посмела, за это он бы меня саму выкинул.

Когда муж заболел, ко мне приходили люди из городского руководства: просили, чтобы уговорила Игоря Петровича уволиться. Я категорически отказалась. «Ленсовет» был жизнью Владимирова, лишить его театра значило взять на душу тяжелейший грех. И его не уволили – испугались. В «Ленсовет» пришел новый директор Владислав Пази. Игоря Петровича оставили при нем худруком-консультантом. Когда телефон умолк, боялась, что его хватит еще один удар от навалившегося одиночества.

Персональную машину передали на нужды нового руководства. С тех пор мы ездили в театр на троллейбусе. Владимиров был высоким, статным, а размер ноги имел маленький. Равновесие держать теперь получалось трудно, он часто падал. Пришлось переехать поближе к театру. Игорь Петрович по-прежнему бывал в «Ленсовете» чуть ли не ежедневно. Проходил по цехам, встречался с людьми. Вот только актеры заходить в его кабинет перестали. Находились те, кто откровенно радовался, что лев заболел. Такова человеческая природа, ничего не поделаешь.

Из репертуара один за другим исчезали срежиссированные Владимировым спектакли. Особенно подкосила его смерть драматурга Константинова. Они дружили, Владимиров часто ставил пьесы Володи. Настолько, что в какой-то момент новое руководство попросило оградить от них театр. Дескать, современных пьес в репертуаре и так полно, пора заняться классикой.

Игорь Петрович держался за жизнь. Инфаркт, второй, несколько инсультов… Еще перед первой операцией врачи поставили условие: «Никому ни слова, особенно Алисе Бруновне! Еще не хватало, чтобы на нас стали давить!..» Они ничего не гарантировали, и я бегала вокруг больницы на Костюшко, читая акафист Серафиму Саровскому. Владимиров любил повторять, что это его святой, и если что-то не ладилось, шел во Владимирский собор, ставил свечку перед его иконой.

Когда Игоря Петровича увозили со вторым инфарктом, он взял меня за руку: «Я уже не вернусь таким, как прежде». Это было прощанием. Уверена, он обладал даром предвидения и понимал, насколько болен. Уже не восстановлю в памяти, сколько было госпитализаций, операций, наркозов. Но пришел день, когда муж и правда вернулся домой другим.

Мне не верили, что Владимирова все время госпитализируют. Думали, просто отлыниваю от того, чтобы за ним ухаживать. Но мне было хуже, когда он в клинике. Надо готовить, стирать, пытаться работать да еще мотаться туда-сюда. К счастью, Алиса Бруновна помогла устроить его в «Свердловку», где выяснилось: у мужа установлен неверный ритм кардиостимулятора. Все поменяли, я забрала его домой и больше никуда не отпускала. В больничных стенах такие пациенты быстро уходят. Когда рядом близкие, человек живет еще и благодаря любви. Верю в это и за мамой после инсульта ухаживаю сама – уже восемь лет.

Дома Игорь Петрович вновь заговорил, даже пошел. Еще чуть-чуть пожил по-человечески. Потом, конечно, началось угасание. Но и в инвалидном кресле выглядел королем. Даже в болезни оставался человеком высокого интеллекта. Иногда сидит, занимается чем-то своим и вдруг произносит: «Тебе, наверное, здесь со мной скучно? Иди пошурши». Врачи говорили – в мозгу не осталось ни одной живой клетки, но организм был такой силы, что продолжал жить!

Двадцатого марта 1999 года Игорь Петрович, как обычно, смотрел телевизор. Не знаю, понимал ли, что показывают – с каждым днем уходил в себя все глубже, – но поглядывал. Мне, как назло, понадобилось выскочить за молоком. Когда вернулась, он лежал на полу…

Владимиров просил не хоронить его на престижном кладбище. Только на Большеохтинском, рядом с мамой. Он ее очень любил. Часто вспоминал, какая была труженица: дворянка, а все умела. Когда момент настал, уговаривали согласиться на «Литераторские мостки». Там за могилами ухаживают, да и ездить легко. Но я настояла на Большеохтинском. У меня спрашивали:

– Кто туда будет приходить?

– Дети.

– А потом?

– Внуки.

– А потом?

– Зачем далеко загадывать? Люди разберутся.

Приезжая на кладбище, замечаю, что на могиле кто-то бывает. И ученики Игоря Петровича продолжают работать в театре. Любимый – актер Володя Матвеев – по отношению к Игорю Петровичу был так категоричен, что мог разругаться из-за него со всей труппой. Даже маму свою похоронил недалеко от Владимирова, чтобы почаще бывать на могиле мастера. До сих пор его вспоминает, признается в любви. Но на кладбище в дни памяти Игоря Петровича ни разу Володю не видела. У каждого своя память, другого человека никогда до конца не поймешь и осуждать его глупо.

После смерти мужа хотела уйти из «Ленсовета», но не хватило физических сил. Пока ухаживала за Игорем Петровичем, спать удавалось не больше трех часов. Очень благодарна Владиславу Пази: дал мне роль во втором составе, чтобы понемножечку восстанавливалась. В театре я скрывала, что дома в основном лежу, через день приезжали ставить капельницу.

К тому же считала своим долгом увековечить память Владимирова. Чтобы это сделать, взяла его фамилию. Помогла Эрне Александровне Крепс установить мемориальную доску. На фасаде «Ленсовета» повесить ее не разрешали: раньше чем через тридцать лет после смерти это позволено только почетным горожанам. Игорь Петрович, кстати, очень хотел получить этот статус, собирал документы. Он любил Питер, отказался переезжать в Москву, где ему предлагали возглавить один из театров. Но сегодня я даже рада, что доска висит внутри театра. Она из белоснежного мрамора – при питерской погоде он бы неизбежно посерел.

В кабинете Владимирова устроили музей. Без малого шесть лет назад туда вселился новый главный режиссер Юрий Николаевич Бутусов. Его предшественники отказывались, дескать, очень сильная энергетика. А Бутусов признается: «Игорь Петрович мне помогает. Ему нравился Мейерхольд, и мне нравится». Я не против – чтобы жизнь продолжалась, двери должны открываться. Что-то, конечно, в кабинете изменилось, но дух, как мне кажется, остался прежним. Помню, как однажды Игорь Петрович остановил репетицию и попросил принести из кабинета портрет Мейерхольда. Поставил его на режиссерский стол: «Вдохновляйтесь!»

С годами ко мне пришла востребованность. Видимо, надо было созреть, запастить терпением. Сегодня выхожу на сцену Театра имени Ленсовета в пяти спектаклях. Один, где играю Ольгу Книппер-Чехову, поставлен на камерной сцене – той самой, на которой когда-то мы репетировали «Двуглавого орла».

Игорю Петровичу нравилось, как я пою. Занялась вокалом всерьез и сделав только первый шаг, получила Гран-при на Всероссийском фестивале «Таланты и поклонники». Есть работы в Классическом театре, спектакль «Мысль» по Леониду Андрееву удалось сыграть в Театре комедии.

В этом году ездила в отпуск в родной Орел, где проводится Международный кинофестиваль «Отцы и дети». Теперь на нем будут вручать приз Игоря Владимирова. Меня попросили дать на это добро, я позвонила Варе. Мы согласились. Лауреату этой награды подарят книгу «Как нарисовать птицу» – Игорь Петрович надиктовал ее до нашего знакомства, но опубликовать удалось только после его кончины.

Замуж я больше не выходила. Не буду говорить, что после Владимирова все мужчины кажутся ниже ростом, это неправда. Просто не сложилось. А Игорь Петрович сыграл в моей судьбе главную роль: за те несколько лет, что мы прожили вместе с ним, я очень выросла – по жизни, по уму, по душе. Мужа нет уже почти двадцать лет. Время не только лечит, оно и учит. Оттого стараюсь никого не судить и ни перед кем не оправдываюсь.


Записала Юнна Чупринина, «Караван историй», 20.10.2016